.jpg)
В Екатеринбурге отметили 140-летие со дня рождения Николая Мясковского.
Свердловская филармония празднует 85-летие; первым крупным юбилейным событием стал мини-фестиваль «Мясковский. Диалоги». 140-летие со дня рождения Николая Мясковского (1881–1950) отметят в апреле, но вспомнить о выдающемся композиторе в Екатеринбурге решили уже сейчас: его сочинения звучали в течение трех вечеров. На концертах побывал Илья Овчинников.
Хотя музыка Мясковского звучит незаслуженно редко, его имя всегда вспоминается в связи с печально знаменитым постановлением «Об опере "Великая дружба" В. Мурадели» 1948 года — рядом с именами Шостаковича и Прокофьева, обвиненных в формализме. Это уже говорит о многом, но, не слыша сочинений Мясковского регулярно, невозможно осознать в полной мере важность его фигуры для отечественной культуры. Его называли «совестью нашей музыки», к нему обращались за советом Шостакович и Прокофьев. Учениками Мясковского были Арам и Карэн Хачатуряны, Дмитрий Кабалевский и Николай Пейко, Виссарион Шебалин и Андрей Эшпай, Герман Галынин и Александр Локшин — всего более 70 композиторов.
И все же Мясковский остается в тени современников; он не писал опер, балетов, музыки для кино, хотя одно время вынашивал замысел оперы «Идиот». Исследователь Екатерина Власова отмечает его «беспощадную к себе требовательность», «выедающую душу самокритичность» и «желание максимально скрыть свое творческое "я", в котором он был непреклонно убежден, иначе бы и не писал». Среди тех, кто старался помочь Мясковскому в жизни и в творчестве, был его младший друг Сергей Прокофьев: их переписка — 450 писем почти за полвека — помогает понять обоих не меньше, чем музыка. Проект «Мясковский. Диалоги» не зря отвел переписке целый вечер — фрагменты писем читали Николай Ротов и Борис Зырянов, фортепианные и вокальные сочинения двух композиторов исполняли Мария Остроухова, Константин Тюлькин и Юрий Фаворин.
В письмах Мясковского и Прокофьева поражают и тон, соединяющий фамильярность с уважительностью; и удивительная прямота без тени политкорректности; и то, что разговор идет почти исключительно о творчестве; и разность темпераментов. Готовится новое издание переписки — в нем больше писем и нет купюр, сделанных в издании 1977 года, где многим темам было не место, хотя их присутствия за кадром нельзя не чувствовать. В том числе это касается и событий 1948 года, ускоривших уход обоих: Мясковского не стало в 1950-м, Прокофьева в 1953-м. В случае Мясковского обвинения в формализме кажутся в особенности незаслуженными: да, новой западноевропейской музыкой Мясковский очень интересовался, однако этот интерес в его сочинениях почти не отражен. И если даже симфонию Арама Хачатуряна с участием органа и 15 труб критиковали за «буржуазность» оркестровки, что можно было вменить в вину Мясковскому?
Вероятно, для вершителей судеб советского искусства Мясковский был слишком «не таким» — как служивший в царской армии, как фигура с колоссальным авторитетом, независимой позицией и убежденностью в своем творческом «я». Не случайно знаменитые слова «музыкальная душегубка» были в 1948 году произнесены Андреем Ждановым, одним из авторов постановления, по поводу струнных квартетов Мясковского и Прокофьева. К музыке это не имело отношения — лишь к политической конъюнктуре; как только она хоть немного менялась, те же квартеты Мясковского награждались Сталинскими премиями, будь то Девятый в 1946 году или Тринадцатый в 1951-м (посмертно). Именно последний на открытии проекта «Мясковский. Диалоги» блистательно сыграл квартет солистов Уральского академического филармонического оркестра (УАФО), отныне получивший название «Мясковский-квартет» — в память как о композиторе, так и об Уральском квартете Мясковского, работавшем в Свердловске в 1950–1989 годах.
Программу открытия продолжила кантата-ноктюрн «Кремль ночью» в исполнении Уральского молодежного симфонического оркестра (УМСО), хора и солистов под управлением Александра Рудина. Впервые прозвучавшая в 1947 году и повторенная на бис, вскоре она также была признана формалистической (следующее исполнение состоялось лишь в 2004-м!). Под огонь критики попал текст Сергея Васильева — за мрачность и мистику: «По невиданной проводке, по путям прямым // говорит с Кремлем Чукотка, отвечает Крым. // Для решительных полемик ночью во дворец // вызван старый академик, маршал и кузнец… // Утверждаются указы, цифры срочных смет. // Двум большим державам сразу пишется ответ». Подозрителен был и образ старухи Истории, бродящей по ночному Кремлю и заглядывающей в кабинет к Сталину — весьма пугающий на фоне медленной, медитативной музыки.
Непростительным казалось и то, что в изображении Мясковского Кремль, где круглосуточно кипит работа, напрочь лишен героического пафоса — хотя причиной тому не политическая позиция автора, но природа таланта. И «Кремль ночью», и завершившая программу Симфония №17 (1937) говорят о Мясковском как о лирике в первую очередь — даже там, где подразумевается эпический размах. Это в полной мере удалось показать Рудину — чуткому интерпретатору музыки Мясковского — и музыкантам УМСО, с которыми маэстро работает над ней не первый год. Кстати, вот кто мог бы записать всего Мясковского в наши дни — пока же лишь Евгением Светлановым записан полный цикл симфоний, а больше одного раза из них зафиксированы немногие. В том числе исполненная в Екатеринбурге Шестая (1923), самая известная и, возможно, лучшая.
Ее записывали и Кирилл Кондрашин, и Неэме Ярви, и Дмитрий Лисс с УАФО, для которых эта запись стала вехой: в 2006 году их диск с двумя симфониями Мясковского имел большой успех во всем мире, годом позже уральцы представили эту программу на II Фестивале оркестров мира в Москве. То, что не слишком известный на тот момент в столице коллектив приехал на форум с сочинениями отнюдь не хитовыми и исполнил их на высочайшем уровне, произвело тогда сильнейшее впечатление. Не слабее оно было и теперь, на закрытии проекта «Мясковский. Диалоги»: симфония, осмысляющая Октябрьскую революцию и оплакивающая ее жертв, воспринимается и как несомненная классика, и как рассказ о нашем времени. В финале наряду с темами французских революционных песен звучат тема Dies irae и духовный стих «О расставании души с телом», но еще до вступления хора кажется, что в оркестре слышны голоса живых людей. Точнее, мертвых.
В начале финального вечера вновь напомнил о себе Мясковский-лирик: Александр Рамм сыграл его Виолончельный концерт (1944), также удостоенный Сталинской премии и даже после событий 1948 года оставшийся в списке рекомендованных к исполнению сочинений. Компактный — меньше получаса — концерт поразил нехарактерной для своего времени красотой, тончайшими соло деревянных духовых, которые необыкновенно чутко подхватывал солист. Рамм собирается повторить сочинение летом в Москве, на открытии филармонического абонемента Владимира Юровского, еще одного из редких пропагандистов музыки Мясковского. Возможно, благодаря проекту «Мясковский. Диалоги» их станет чуть больше.
